Маленькая Катя, словно одинокая звезда на чёрном небе, жила в детском доме, где каждый день был похож на вчерашний — серый, тихий, наполненный тоской по чему-то, чего она никогда не знала. Каждую ночь её сны были как картины из чужой, счастливой жизни: тёплые руки, ласковый голос, поцелуи в лоб, запах маминой шубы… Она просыпалась с дрожью, с сердцем, разрывающимся от боли, с мокрыми щеками и холодным потом на спине. Но в реальности — пустота. Никто не приходил. Никто не звал. Никто не обнимал.
Катю привезли сюда в месячный возраст, завёрнутую в старое одеяло, с запиской: «Катерина. 15 января. Не могу дать ей жизнь. Простите». Ни имени матери, ни адреса. Только дата и имя, будто семя, брошенное в чужую землю. И теперь это семя росло вдали от солнца, в тени холодных стен, где любовь была роскошью, а доверие — опасной глупостью.
Другие дети не принимали её. Маленькая, кудрявая, с веснушками, как будто посыпанными солнцем, она казалась им чужой. «Карликовая ведьма!» — кричали в коридоре. «Мама тебя выбросила, потому что уродина!» — шипели за спиной. Каждое слово резало, как нож. Каждый взгляд — оставлял шрам. В свои восемь лет Катя уже поняла: она никому не нужна. Ни одной семье. Ни одной маме. Ни одному отцу.
И тогда она начала мечтать о побеге. О лесе. О тайге. О месте, где никто не будет смеяться, где можно просто быть — без прошлого, без боли. Но одна мысль удерживала её в этом холодном мире — Валентина Тимофеевна.
Она была как тёплый свет в окне зимней ночью. Добрая, с мягкими руками и глазами, в которых читалась вся мудрость материнской любви. Она гладила Катю по голове, пела колыбельные, когда та плакала, и говорила: «Ты не одна, дочка. Я с тобой».
Валентина Тимофеевна работала в детдоме сорок лет. Она видела сотни детей — закрытых, ожёсточённых, разбитых. Те, кого привозили позже, уже не верили в добро. Они отвечали грубостью на ласку, злобой на улыбку. Но она не сдавалась. Она знала: за каждым колючим щитом — раненое сердце. И каждый раз, когда она находила ключ к одному из них, это было как чудо.
Годы прошли незаметно. Детство растаяло, как утренний туман. И вот настал день, когда Катю выпустили из детского дома. Она уже не была той испуганной девочкой. Теперь перед зеркалом стояла стройная девушка с тонкими чертами лица, с длинными каштановыми кудрями и глазами — голубыми, как весенний лёд. Но в этих глазах читалась печаль, глубокая, как колодец, — печаль, которую не могли скрыть ни улыбка, ни смех.
Валентина Тимофеевна обняла её крепко, как мать, и прошептала, дрожа:
— Обещай, Катюша… обещай, что не пропадёшь. Что будешь помнить: ты достойна счастья.
— Я приеду, — прошептала Катя, хотя в душе знала — вряд ли сможет.
Ей обещали квартиру. Но вместо этого — старый дом на окраине села, в сотне километров от города, в глухой тайге. Крыша протекала, стены кренились, а в окнах не было стёкол. Позже она узнала — её квартиру отдали сыну чиновника. Но Катя не стала спорить. Она уже привыкла: когда ты сирота, мир не обязан быть справедливым.
Она открыла покосившуюся калитку, вдохнула воздух, пахнущий хвоей и дождём, и сказала вслух, как заклинание:
— Ничего. Я справлюсь. Здесь будет чисто. Здесь будет уютно. Здесь будет дом.
Во дворе — колодец. В руках — последние деньги. Она купила постельное бельё, мыло, хлеб. И ещё — надежду.
В селе было тихо. Лица чужие. Люди смотрели на неё с подозрением. Она чувствовала себя призраком, заблудившимся между мирами. И вдруг — он.
Молодой парень, лет двадцати, с тёплыми карими глазами и улыбкой, как солнечный луч.
— Не подскажете, где тут магазин? — спросила она, опуская взгляд.
— У нас их два, — засмеялся он. — А что ищете?
— Хозяйственные…
— Провожу, можно?
Его звали Алексей. Он был фермером. Рассказывал о лошадях, о лете, о звёздах над тайгой. Говорил легко, просто, как будто знал её всю жизнь.
Через несколько дней он постучал в её окно. В руках — букет полевых цветов.
— Выходи, — сказал он. — Хочу показать тебе закат.
Они гуляли по лесу, смеялись, говорили о детстве, о мечтах. И в какой-то момент его пальцы коснулись её руки. И она не отдернула её. Наоборот — сжала сильнее.
Любовь пришла тихо. Без громких слов. Без обещаний. Просто — он был рядом. И впервые за всю жизнь Катя почувствовала, что её хотят.
Он пригласил её к себе.
— Завтра родителей не будет. Приходи.
Дом у него был большой, уютный. Но когда они поднялись наверх, дверь распахнулась. Родители.
— Кто это?! — закричал отец. — Я запрещал тебе! Никаких девчонок! Ты должен учиться!
— Это моя девушка, — тихо сказал Лёша.
— Убери её отсюда!
Родители велели забыть Катю. «Она — из детдома, — говорили они. — Не пара тебе».
Лёша исчез на несколько дней. Потом пришёл.
— Мне надо уезжать, — сказал он. — Учиться. Надолго.
— А мы? — спросила она.
— Я… не знаю.
Через месяц Катя узнала, что ждёт ребёнка.
Тест в аптеке дрожал в её руках. Положительный. Сердце замерло. Потом — заколотилось.
Она не плакала. Не кричала. Просто села на пол и долго смотрела в окно.
— Это мой ребёнок, — прошептала она. — И я его выращу.
Она устроилась оператором на почту. Работала тихо, старательно. Люди начали привыкать к ней. А потом — соседка Света.
— Знаешь, Лёша женился, — сказала она. — На дочери бизнесмена.
Катя не спала всю ночь. Смотрела на луну и думала: «Почему? Почему я всегда — не та?»
Но ребёнок рос. И она росла с ним.
Через неделю Лёша приехал к родителям. Катя встретила его у магазина. Он увидел её, её округлившийся живот, и отвернулся. С отвращением.
Она пошла домой. По дороге — в канаве, под дождём, скулила собака. Сломанная лапа, грязная шерсть, глаза — полные боли.
— Пойдём, — сказала Катя. — Ты теперь не один.
Она назвала его Буч. Он стал её тенью, её охраной, её другом.
Однажды, возвращаясь из леса, Буч вдруг зарычал. Из кустов вышел человек. Грязный, измождённый, в рваной тюремной одежде.
— Помогите… — прошептал он.
Его звали Костя. Он сидел за чужое преступление. За сбитого человека. Богатый мажор скрылся, а Костя согласился взять вину — за лечение своей больной матери. Но обещания не сдержали. Мать умерла. Он сбежал, чтобы похоронить её.
Катя привела его домой. Накормила. Укрыла.
Наутро дала ему старую одежду, еду, тёплый шарф.
— Береги себя, — сказала.
Он посмотрел на неё.
— Ты… добрая.
И ушёл.
Катя осталась одна. С животом, с Бучем, с надеждой.
Через три месяца она ушла в декрет. Живот стал большим. Люди шептались. Но она не опускала головы.
У бабки-повитухи она узнала: у неё будет двойня.
Роды прошли тяжело. Но дети — живы. Мальчик и девочка. Крошечные, кричащие, прекрасные.
Катя плакала, глядя на них.
— Вы мои, — шептала она. — Мои.
Прошло пять месяцев. И однажды — стук в дверь.
На пороге — Костя.
— Я отсидел, — сказал он. — И вернулся.
— Зачем?
— Потому что… я не мог забыть тебя.
Он вошёл. Увидел детей. Улыбнулся.
— Это мои, — сказал он. — Я буду отцом им.
Он остался.
Ремонтировал дом. Чинил крышу. Провёл свет. Каждое утро — чай, улыбки, нежность.
А через год — третий ребёнок.
Жизнь стала полной.
А Алексей?
Ферма сгорела. Жена ушла. Он пил. Писал письма. Просил прощения. Хотел увидеть детей.
Катя не открыла дверь.
— Они не знают тебя, — сказала она. — А я не прощаю.
Она не ненавидела. Просто — выбрала своё счастье.
А вечерами, когда дети спали, Костя брал её за руку и говорил:
— Ты спасла меня.
— Нет, — отвечала она. — Ты спас меня.
И за окном, в тайге, шумел ветер. А в доме — горел свет.
Свет, который не погас.
Свет, который вырос из одной доброй души.
Свет, который доказал: даже в самой глухой тайге — можно найти дом.
И любовь.
И семью.
И надежду.