Детей Ольга оставила пятнадцать лет назад. Думать об этом она не любила. Ходила к психологу, проработала, как могла, но боль всё равно не утихала. Поэтому, когда, листая ленту социальных сетей, она случайно увидела профиль дочери, первым порывом было смахнуть его и притвориться, что не видела.
На странице дочери Ольга не была больше года. Так психолог ей посоветовала. Тогда Аня выложила забавное фото с парнем, и Ольга запомнила дочь именно такой – улыбающуюся, с дурашливым лицом и яркими розовыми волосами. Так хотелось тогда написать, как она рада, что у дочери всё хорошо, но Ольга боялась нарушить тот хрупкий мир, который выстроили без неё дети. Она помнила и другие посты Ани, которые заставляли сердце изнывать от чувства вины.
-Ты не меня бросила! – кричал ей тогда в телефонную трубку муж. – Ты детей бросила!
За четырнадцать лет семейной жизни Ольга слышала от него много вранья, но это его последнее обвинение было правдивым. Она бросила их. И с этим уже ничего не поделать.
Ольга медленно, словно боялась обжечься, принялась пролистывать фотографии. Что-то изменилось. Селфи дочь выкладывала всё реже, и улыбка на них была какой-то наигранной. Перепосты грустных цитат, подборки печальной музыки… Глаза Ани на всех фотографиях оставались серьёзными, почти испуганными, будто скрывали какую-то неприятную тайну. Вот она одна в кафе, смотрит в окно, и на этом фото не было даже намёка на улыбку, только усталая складка у губ и пустой взгляд. Последняя фотография – потрёпанные кеды на мокром асфальте, в луже отражаются огни ночного города. Подпись: «Иногда кажется, что все дороги ведут в никуда. И ты просто идёшь по ним, потому что остановиться – ещё страшнее». Комментарии друзей: «Не грусти, всё наладится!», «Ноги не промочи!», «Обнимаю!».
В этой фотографии, в этих, казалось бы, банальных словах, Ольга вдруг увидела собственное отражение пятнадцатилетней давности. Ту же потерянность, ту же тоску, то же отчаянное одиночество, которое когда-то заставило её сбежать.
Она отшвырнула телефон, будто он обжёг ей пальцы. Сердце колотилось где-то в горле, стало трудно дышать. Комната, такая уютная и безопасная ещё минуту назад, вдруг показалась ей камерой-одиночкой. Где-то там, в этом же городе, под этим же дождём, её девочка, её малышка, которую она когда-то оставила, шла по мокрому асфальту и чувствовала, что все дороги ведут в никуда. И это была её вина. Не вся, может быть. Но её.
Ольга встала, подошла к окну. По стеклу струились мутные потоки, за которыми расплывались огни фонарей. Пятнадцать лет она убегала. Сначала – от нелюбимого мужа и быта, который её засасывал. Потом – от чувства вины, оправдывая себя тем, что «имела право на счастье». Потом – от осознания, что счастья не получилось, а вина осталась. Куда бежать теперь? Бежать больше было некуда. Признать, что ты проиграл, – это самое тяжёлое. Но ещё тяжелее – увидеть, что твоё поражение отразилось на жизни твоих детей.
-Кто он? – спросил тогда муж. – К кому ты уходишь?
-Я что, не могу уйти в никуда? – спросила Ольга, хотя прекрасно знала, что в никуда она не могла уйти – слишком боялась.
Они познакомились в парке – Ольга гуляла с дочкой, он выгуливал собаку. Сначала просто здоровались друг с другом, потом стали обмениваться ничего не значащими фразами. Она замазывала синяки тональником, но они всё равно просвечивали, и однажды Фёдор спросил:
-Я понимаю, что это не моё дело, но… Скажите, откуда у вас это?
У него были такие добрые глаза. И такой мягкий голос. Ольга решила, что может ему доверять.
Вместе они прожили одиннадцать лет. Расстались тяжело – со слезами и бесконечными разговорами. Он полюбил другую. Не хотел оставлять Ольгу, но иначе просто не мог. Это были чудесные одиннадцать лет, но все же они расстались. И она вернулась в родной город – в Астане ей нравилось, но этот город так и не стал для неё родным, тем более там оставался Фёдор, который ходил теперь по улицам с новой женщиной.
Ольга вернулась к телефону. Палец дрожал, когда она снова открыла страницу Ани. Она смотрела на эту фотографию с лужей, на эту девочку, которая шла в никуда.
«Хватит, – прошептала Ольга себе. – Всё, хватит бежать».
Она не имела права просить прощения – тогда она испугалась адвокатов мужа, испугалась, что если Фёдор один уедет в Астану, она уже не сможет к нему приехать. Выбор был сделан – может, неправильный, но время не повернуть вспять. Прошлое не вернуть, но ведь есть ещё будущее. Будущее, в котором она сможет вернуть своих детей.
Ольга писала медленно, стирала, снова набирала. Она боялась, что напишет что-то не то, боялась, что дочь не ответит или вообще не станет читать. Итоговый вариант ей не понравился, но Ольга всё же решилась его отправить.
«Аня, привет. Это мама. Я знаю, что это неожиданно и, наверное, некстати. Но я очень хотела бы увидеться. Если ты не против. Хотя бы просто поговорить».
Палец замер над кнопкой «Отправить». Ещё секунда – и она могла бы стереть, передумать, спрятаться обратно в свою раковину одиночества. Ольга закрыла глаза и сделала то, чего боялась все эти годы: нажала «отправить», и сообщение ушло в прошлое, которое отчаянно пыталось пробиться в настоящее.
Ответа Ольга ждала три дня. Семьдесят два часа, которые растянулись в липкую, тревожную вечность. Каждый звук уведомления заставлял её вздрагивать, хвататься за телефон с надеждой, которая таяла быстрее, чем успевала возникнуть. Но из того чата, где одиноко висело её сообщение, не приходило ничего. Даже галочки «прочитано» не было. Эта тишина давила, нашёптывая самые страшные вещи: «Она тебя ненавидит. Ты им не нужна. Они прекрасно прожили без тебя все эти годы. Оставь их в покое».
Но та фотография – мокрый асфальт, одинокие кеды, ощущение безысходности – так и стояла у Ольги перед глазами, не позволяя сдаться. Если не сейчас, то когда?
Решение действовать пришло внезапно. Она не могла больше ждать, нужно было что-то сделать – проявить настойчивость, показать, что она серьёзно настроена. Где сейчас живёт дочь, Ольга не знала. Но знала, что бывший муж и сын всё ещё живут в той самой квартире, из которой она когда-то сбежала – видела по новой фотографии в профиле сына. Страница у него была закрыта, поэтому всё, что Ольге оставалось – это смотреть на это фото. Мысль о том, чтобы поехать туда, вызывала у неё приступ паники. Но именно там, по логике вещей, могла быть Аня. Она жила с отцом, пока училась, верно? Хотя этого Ольга точно не знала. Она ничего о них не знала.
Сердце бешено колотилось всю дорогу в метро. Она узнавала станции, витражи, запахи – всё было до боли знакомым и чужим одновременно. Каждый шаг от выхода из метро к дому давался с трудом, будто она шла против сильного ветра. И вот он, пятиэтажный дом, помнящий её юность, коляски с детьми, бесконечные ссоры с мужем и тот последний день, когда она выбежала отсюда с чемоданом, не оглядываясь.
Ольга глубоко вдохнула, закусила губу, и в этот момент кто-то вышел из подъезда, так что даже не пришлось набирать код домофона. Судьба? Или просто небрежность?
Лестничная клетка пахла сладковатым ароматом чьих-то духов. Может, это Аня ими пользовалась? Она медленно поднялась на третий этаж, ладонь скользила по холодному перилам. Дверь была та же. Даже табличка с номером не поменялась. Ольга замерла перед ней, внезапно осознав всю абсурдность своей затеи. Что она скажет? «Привет, я приехала, почему ты не отвечаешь на сообщения?»
Она уже собралась было отступить, развернуться и бежать, как всегда, но дверь внезапно резко открылась изнутри.
На пороге стояла не Аня. И не её бывший муж.
Высокий, широкоплечий молодой мужчина с мусорным пакетом в руке. Он собирался выйти, но замер, увидев её. Его лицо, в котором она с первого взгляда узнала черты своего сына Кирилла, сначала выразило лишь лёгкое недоумение. Потом недоумение сменилось шоком. А потом – ледяной, абсолютной непроницаемостью.
Он сильно изменился. В последний раз Ольга видела его угловатым подростком. Теперь перед ней был взрослый, уверенный в себе мужчина. И он смотрел на неё так, будто она была призраком, явившимся из самого неприятного сна.
-Что ты здесь делаешь? – произнёс сын.
Его голос был низким, спокойным, но в этом одном слове сквозила такая бездна холодного изумления, что Ольгу бросило в дрожь.
-Кирилл… Здравствуй, – её собственный голос прозвучал слабо и сипло. – Я писала Ане. Она не ответила. Я подумала, может, она тут… Я волновалась.
Он не двинулся с места, не пригласил войти, не улыбнулся. Он просто стоял, блокируя собой дверной проём, и изучал её. Его взгляд скользнул по её лицу, по одежде, будто составлял досье.
-Аня здесь не живёт, – отрезал он. – Снимает квартиру с парнем.
-Я не знала, – пробормотала Ольга, чувствуя себя полной дурой.
-Ты много чего не знала.
Его фраза прозвучала как умышленный, точный удар.
Ольга кивнула, глотая ком в горле. Она не знала, что сказать дальше. Молчание повисло между ними, тяжёлое и невыносимое.
-Зачем ты приехала? – наконец спросил Кирилл.
-Я хотела увидеться. Поговорить.
-Поговорить? – он едва заметно усмехнулся, но в глазах не было и тени веселья. – О чём? О погоде? О том, как прошли последние пятнадцать лет? У нас, в общем-то, новостей немного. Жили. Росли. Без тебя.
Каждое слово било больнее любого кулака. Ольга чувствовала, как сжимается под этим обстрелом.
-Кирилл, я знаю, что виновата. Я не оправдываюсь…
-И не надо, – резко прервал он. – Никто не ждёт оправданий. Всё уже давно понятно. Тебя здесь никто не ждёт.
В его тоне была не детская обида, а взрослая, обоснованная претензия. Он смотрел на неё не как сын на мать, а как судья на подсудимую, вина которой очевидна и не требует обсуждения.
-Я увидела, что у Ани не всё в порядке. Мне показалось… Я подумала, что могу помочь.
— Ты? Помочь? – он сделал шаг вперёд, и Ольга невольно отступила. – Ты хочешь помочь сейчас после того, как бросила её в пять лет, когда она ночь напролёт ревела и звала тебя? Ты хочешь помочь, когда всё самое сложное и страшное уже прошло? Мы уже справились. Я справился. Я её растил, я её утешал, водил в сад, делал с ней уроки, пока отец работал. Мы пережили всё это без тебя. А теперь ты появляешься из ниоткуда со своим «хочу помочь»? Извини, но твоя помощь нам не нужна. Она опоздала лет на пятнадцать.
Он выдохнул и отступил назад, в квартиру, его лицо снова стало непроницаемой маской.
-Аня взрослая. Если она захочет с тобой говорить, она ответит. Не лезь к ней. И ко мне – тоже. У нас своя жизнь.
Он больше не смотрел на неё.
-Всего хорошего, – произнёс он и захлопнул дверь прямо перед её носом.
Ольга стояла, оглушённая тишиной, воцарившейся после его слов. Стук захлопнувшейся двери отозвался эхом в её сердце. Она услышала щелчок замка и почувствовала, что это не просто закрывается дверь – это закрывается сердце её сына.
Ольга медленно развернулась и пошла вниз по лестнице, держась за перила, чтобы не упасть. Он был прав. Каждое его слово было правдой. Её попытка «исправиться» была никому не нужна. Ольга чувствовала себя так, будто её вывернули наизнанку, а всё содержимое вытряхнули на промозглый асфальт у подъезда. Его слова звенели в ушах: «Опоздала лет на пятнадцать».
Она снова взяла телефон. На этот раз Ольга не писала вежливое, осторожное сообщение. Она писала письмо. Длинное, неровное, без надежды на ответ. Она выливала на экран всё, что годами копилось внутри и в чём она сама боялась себе признаться. Писала о том, какой тюрьмой стал для неё тот брак. Не о быте и рутине, а о постоянных придирках, о едких замечаниях мужа, которые методично уничтожали её самооценку. О том, как он высмеивал её интересы, её подруг, её одежду. О ледяном молчании, которое длилось неделями, и о внезапных вспышках гнева из-за немытой чашки. Она не оправдывалась. Она просто объясняла. Объясняла, что сбежала не только к другому мужчине, но и от ежедневного унижения.
Она написала о самом страшном, о чём молчала все эти годы: как пришла к ним и умоляла мужа отдать ей детей, отпустить их в Астану. Как он холодно посмотрел на неё и сказал: «Ты выбрала свою свободу. Ты их бросила. Ты больше не мать. Не смей даже смотреть в их сторону. Убирайся вон». И она, сломленная, испуганная, ушла. Позволила ему отгородить их от неё стеной из гнева и юридических угроз.
«Я не прошу прощения за свой уход, Аня. Я прошу прощения за то, что не забрала вас тогда с собой. За то, что испугалась и сдалась. Это моя самая большая вина. И я понимаю, если вы с братом никогда меня не простите».
Она отправила это письмо в пустоту. В бездну молчания. И на этот раз даже не надеялась на ответ.
Прошло ещё три дня. Ольга почти смирилась. Она жила в странном оцепенении, будто после тяжёлой болезни. И вот, глубокой ночью, когда она уже дремала, телефон разорвался оглушительным, настойчивым звонком. На экране горел незнакомый номер. Обычно Ольга не брала трубку, если звонили с неизвестных номеров, но здесь ей словно кто-то подсказал, что нужно взять.
-Мам… – голос дочери был слабым, сиплым от слёз. Это было то самое «мам», которое она не слышала пятнадцать лет. От которого перехватило дыхание. – Он меня ударил. Я не знаю, что делать.
В этих трёх словах был весь ужас, вся боль и беспомощность, которые Ольга видела на той злополучной фотографии.
-Где ты? Дома? Одна?
Голос Ольги стал собранным, твёрдым. Весь её страх, вся нерешительность испарились. Внутри что-то щёлкнуло, включился режим действия, тот самый материнский инстинкт, который она в себе похоронила.
-Да, он ушёл, – всхлипнула Аня. – Я не знаю, куда идти.
-Никуда не ходи. Я сейчас приеду. Говори адрес.
Ольга уже не думала, она действовала на автомате – накинула первое попавшееся пальто, схватила сумочку, выскочила из квартиры. Ночь была холодной и ветреной. Она поймала первую же машину и, дрожащими руками, продиктовала адрес.
Дорога заняла вечность. Ольга представляла себе самое страшное, её сердце бешено колотилось.
Дверь в квартиру Ани была приоткрыта. Ольга толкнула её и замерла на пороге.
В полумраке комнаты, на краю раскиданной кровати, сидела Аня. Она поджала под себя ноги и казалась совсем маленькой, потерянной. На её щеке краснел синеватый след. На полу валялась разбитая ваза, повсюду были разбросаны вещи, будто после урагана.
Аня подняла на неё заплаканные, испуганные глаза. В них не было ни гнева, ни упрёков. Только боль и стыд.
Ольга не стала говорить. Не стала спрашивать «что случилось?» или «почему ты ему позволила?». Она просто вошла, опустилась перед дочерью на колени и крепко обняла её.
Аня сначала замерла, а потом обхватила её за шею и разрыдалась, уткнувшись лицом в её плечо.
-Всё, дочка, всё, – тихо, почти шёпотом, говорила Ольга, гладя её по волосам. – Я здесь. Я никуда не уйду. Всё уже позади.
Она держала её так, может быть, минуту, может, час. Пока рыдания не стали тише, а тело Ани не расслабилось.
-Собирай вещи, – мягко, но твёрдо сказала Ольга. – Самые необходимые. Ты едешь ко мне.
Аня безропотно кивнула. Она была слишком разбита, чтобы спорить или стесняться.
Пока дочь собирала сумку, Ольга стояла посреди разгромленной комнаты и смотрела на это хаос. Она смотрела на синяк на лице дочери и чувствовала жгучую, яростную ненависть к тому незнакомому мужчине. Но больше всего – к себе. Потому что этот сценарий был до боли знаком. Это была её история. История женщины, которая терпит, потому что считает, что заслужила. И её дочь, которую она бросила, невольно повторила её путь. Но сейчас было не время для самобичевания. Сейчас нужно было действовать.
Ольга взяла сумку у Ани из рук, обняла её за плечи и вывела из квартиры. Они молча спустились по лестнице и вышли на улицу, где их уже ждала машина.
Аня прижалась к ней в тёмном салоне, как маленький, напуганный ребёнок. Ольга смотрела в окно на мелькающие огни ночного города и понимала – это её шанс. Шанс заслужить прощение детей.
Неделя, что Аня прожила у Ольги, была самой счастливой за все последние годы. Они не говорили о прошлом. Они существовали в режиме хрупкого перемирия: готовили вместе обеды, смотрели старые фильмы, разговаривали. Они учились быть рядом, заново знакомясь друг с другом. Ольга ловила себя на мысли, что счастлива. Несмотря на боль, на чувство вины, на тревогу. Её дочь была здесь, под одной крышей с ней. Это было простым, немыслимым чудом.
Чудо закончилось в субботу утром. Резкий, требовательный звонок в дверь заставил их обеих вздрогнуть. Аня испуганно посмотрела на мать. Ольга, предчувствуя недоброе, подошла к двери и заглянула в глазок.
На площадке, сжав кулаки и с лицом, искажённым гневом, стоял Кирилл.
Ольга открыла. Она даже не успела произнести ни слова.
-Где она? – прорычал он, через плечо заглядывая в квартиру.
Аня вышла из кухни, бледная, в мамином халате. Увидев брата, она замерла.
-Кир, я…
-Молчи! – он шагнул внутрь, захлопнув дверь за спиной. Его гнев был почти осязаем, он заполнил собой всю прихожую. – Ты вообще в своём уме? Ты с ней живёшь теперь? После всего, что она сделала?
-Кирилл, давай поговорим спокойно, – попыталась вставить слово Ольга, но он проигнорировал её, не сводя с сестры взгляда, полного презрения.
-Он меня избил, Кир! – крикнула Аня, и голос её сорвался. – Мне некуда было идти!
-А ко мне было нельзя? К отцу? Нет, конечно! Ты сразу побежала к ней! К той, которая бросила тебя в пять лет! Ты уже забыла, как заходилась в истерике, когда в саду у других детей мамы приходили, а за тобой приходил я?
Ольга прислонилась к стене, будто от физического удара. Каждое слово сына било точно в цель, обнажая старые, незажившие раны.
-Кирилл, прекрати, – слабо прошептала она.
-Нет, мама, ты послушай! – он, наконец, повернулся к ней, и в его глазах стояли слёзы гнева и боли. – Ты хотела знать, как нам жилось без тебя? Я был ребёнком, которому пришлось стать взрослым! Я водил её в сад, потому что отцу на работу к шести утра! Я делал с ней уроки, потому что он падал с ног от усталости! Я слушал её ночные кошмары и врал, что ты скоро вернёшься, потому что не знал, что ещё сказать! Я ненавидел тебя каждый день все эти годы! А ты приезжаешь сейчас, когда всё налажено, и играешь в идеальную мамочку?!
Его голос сорвался. Он стоял, тяжело дыша, и смотрел на неё с такой ненавистью, что Ольге стало физически больно.
Она больше не могла этого выносить. Все её самообладание, все оправдания рухнули под грузом его откровения. Она видела перед собой не взрослого мужчину, а того самого мальчика, её первенца, который остался один на один с горем, которое принесла ему она.
Слёзы хлынули из её глаз ручьём, горячие, неконтролируемые. Она сползла по стене на пол в прихожей, закрыв лицо руками.
-Прости меня, – она рыдала, её тело сотрясали судороги. – Прости, сынок, я не хотела… Я не знала… Прости, пожалуйста, я так виновата…
Она плакала, как не плакала никогда – с надрывом, с исступлением, выворачивая душу наизнанку. Она плакала за все пропущенные утренники, за не сделанные уроки, за ночные кошмары, за своего мальчика, который стал взрослым вместо неё.
Кирилл смотрел на неё. Его гнев, казалось, немного поутих, сменившись на какую-то сложную, горькую жалость. Но лицо его всё ещё оставалось каменным.
Аня молча плакала в стороне, понимая, что стала невольной причиной этой сцены.
-Я не могу тебя простить, – произнёс Кирилл тихо, но очень чётко. В его голосе не было уже злости, только бесконечная усталость и непреодолимая стена. – Эти слёзы опоздали на пятнадцать лет.
Он повернулся и вышел. А Ольга так и осталась сидеть на полу в пустой прихожей, всхлипывая в тишине. Аня осторожно подошла и села рядом, обняв её за плечи. Они сидели так вдвоём, две женщины, сломленные одним и тем же прошлым, и плакали вместе над руинами их семьи, которые только что с такой жестокостью обнажил Кирилл.
Тишина после ухода Кирилла была гнетущей. Аня ходила по квартире Ольги как призрак, пугаясь каждого стука в дверь. Гнев брата, его обвинения в предательстве, легли на неё тяжким грузом поверх испытанного унижения. Она чувствовала себя разорванной между матерью, которая была здесь и сейчас, и семьёй, которая была всю её жизнь.
-Он меня не простит, – повторяла она. – И папа будет на его стороне. Они все подумают, что я предательница.
Ольга пыталась успокоить её, говорила, что всё наладится, что нужно время. Но сама в это не верила. Слова сына лишили её всякой надежды. Ольга боялась, что дочь переедет к отцу. Но случилось нечто похуже этого: через три дня Аня, бледная и решительная, объявила:
-Я возвращаюсь к нему.
Ольга отшатнулась, будто её ударили.
-Что? Нет! Аня, он же тебя избил! Он может сделать это снова!
-Он извинился, – сказала Аня, глядя в пол. – Сказал, что такое больше никогда не повторится.
Ольга смотрела, как дочь собирает свои вещички, и чувствовала полное бессилие. Она не имела права её удерживать, хотя понимала – дочь совершает ошибку.
Прошёл месяц. Ольга жила в состоянии тревожного оцепенения. Она писала Ане сообщения – короткие, осторожные: «Как ты?», «Всё хорошо?». Та отвечала односложно: «Нормально», «Да». Потом перестала отвечать вовсе.
И вот, среди ночи, снова звонок. Звонила Аня, но голос в трубке был чужим, официальным. Звонили из больницы…
Ольга не помнила, как одевалась, как выбежала на улицу и поймала такси. Мир сузился до точки – до больничных стен, до страшного слова «реанимация».
-Сотрясение мозга, перелом ребра, ушиб почки, множественные гематомы, – перечисляла врач без эмоций. – Соседи вызвали «скорую». Сознание возвращается, но она ещё очень слаба.
Врач позволила ей подойти к двери реанимации, заглянуть в маленькое окошко. Аня лежала неподвижно, вся в трубках и датчиках. Её лицо было неузнаваемым – распухшее, в синих и багровых пятнах.
В этот момент с другого конца коридора послышались быстрые, тяжёлые шаги. Ольга обернулась. К ним шёл Кирилл. Его лицо было белым как полотно, на скулах играли желваки. Увидев мать, он на секунду замедлил шаг, но потом подошёл к окошку и заглянул внутрь.
Кирилл отшатнулся, будто его ударили. Всё его мужественное спокойствие рухнуло в одно мгновение. Он схватился за холодный металл поручня, его плечи затряслись. И он заплакал. Тихо, по-мужски, беззвучно, но слёзы текли по его щекам ручьём, капая на больничный пол. Кирилл говорил о том, что отомстит за Аню, что он сейчас же поедет и…
Ольга осторожно, как к раненому зверю, подошла к нему.
-Кирюш… не надо. Его накажет закон.
-Закон? – он резко обернулся к ней, и в его мокрых от слёз глазах полыхала ненависть. – Да какой закон! Я должен, я… Это же я уговорил её вернуться к нему. Я во всём виноват!
Его голос снова сорвался. Он был сломлен. Гнев уступал место отчаянному чувству вины. И в этот момент Ольга поняла, что больше не может молчать. Не может позволить ему взвалить это на себя.
Она взяла его руку. Он попытался выдернуть, но она держала крепко.
-Сынок, посмотри на меня, – тихо сказала она.
Он уставился на неё с ненавистью и болью. Тогда Ольга, не отпуская его руку, другой рукой стала закатывать рукав своего свитера. Потом второго. На её худых, уже немолодых руках, от запястья до локтя, тянулись тонкие, белые, давно зажившие шрамы. Следы от ожогов.
Кирилл замер, его взгляд прилип к её рукам. Гнев в его глазах стал медленно угасать, сменяясь недоумением, а потом – медленным, леденящим душу ужасом.
-Что это? – прошептал он.
-Твой отец, – тихо, без единой нотки упрёка, сказала Ольга. – Он не всегда кричал. Иногда он просто молча брал сигарету. Когда я говорила что-то не то. Или не так смотрела. Или когда ты в детстве слишком громко плакал. Он говорил, что учит меня уму-разуму.
Она опустила рукава.
-Я ушла не просто так, Кирилл. Я сбежала. И не смогла забрать вас с собой. Это была страшная ошибка. Самая большая в моей жизни. Я это знаю.
Кирилл отступил на шаг, прислонился спиной к холодной больничной стене и закрыл лицо руками. Из его груди вырвался не крик, а тихий, надломленный стон. Стена, которую он так тщательно выстраивал все эти годы, рассыпалась в прах, и перед ним стояла не монстр, не кукла для битья, а измученная, искалеченная женщина. Его мать.
Он плакал. Плакал о сестре, лежащей за дверью. Плакал о своём украденном детстве. Плакал о матери, которую он ненавидел все эти годы, не зная, что её тоже нужно было спасать.
-Почему ты не сказала раньше? – хрипло спросил он.
-А кто бы мне поверил, Кирюша? – тихо ответила Ольга. – Красивая, молодая жена сбежала от примерного семьянина. У кого бы повернулся язык поверить в такое про него?
Он молчал, глядя в пол.
Дверь в реанимацию открылась, вышла медсестра.
-Родственники Ивановой? Больная пришла в себя. Можно на минуточку, только не волновать её.
Кирилл выпрямился, вытер слёзы с лица. Он посмотрел на мать. Взгляд его был уже другим. В нём ещё была боль, было смятение, но исчезла стена. Осталась только трещина, сквозь которую наконец-то мог пробиться свет.
-Пойдём, – тихо сказал он ей. – Пойдём к нашей девочке.
И он сделал шаг не к двери, а к ней. Первый шаг за пятнадцать лет.