Когда Кира впервые увидела этот дом, он показался ей немного перекошенным, но живым — будто дышал по-своему, по-домашнему. Два дома — как близнецы с противоположными характерами: у соседей — пластиковые окна, розовые шторы и спутниковая тарелка, а у них — пока что облупившаяся штукатурка, зато виноградник вдоль забора.
Влад сказал: «Зато наш», и Кира улыбнулась, не задумываясь. Её имя значилось в ипотечном договоре, в расписках, в квитанциях ЖКХ.
Ипотеку оформили на неё — банк легко одобрил, официальная зарплата позволяла. Влад пытался взять кредит сам, но получил отказ: нестабильная работа, низкий доход. Всё легло на неё, но она не жаловалась — ведь это было для них обоих.
Она работала в бухгалтерии известного обувного магазина, составляла отчёты, сводила расходы, старалась быть мягкой с клиентами. После шести вечера приходила в пустой дом, скидывала туфли, завязывала халат и начинала резать лук для ужина. Влад часто задерживался: то на стройке, то на встрече, то в гараже — «с мужиками», как он говорил.
Он появлялся поздно, уставший, иногда с запахом пива, целовал её в макушку и молча садился за стол. Разговаривать не любил, чаще всего смотрел в телефон. А Кира — спрашивала, слушала, пыталась поддержать.
Порой по выходным всё было иначе: они вместе выбирали плитку, обсуждали цвет штор, искали подходящую краску. Он чертил схемы на салфетках, она листала каталоги. В такие дни Кира верила, что всё происходящее — просто временные трудности, этап, который пройдёт. Но каждый понедельник снова возвращал вечернюю тишину, гул холодильника и чувство одиночества в доме, который должен был стать их общим убежищем.
Однажды вечером раздался внезапный стук в дверь. Без звонка, без предупреждения на пороге стояла женщина в годах с двумя сумками и складным зонтом.
— Ах, мои дорогие! Как же я соскучилась по родному дому и южному воздуху! — театрально воскликнула она и, не дожидаясь ответа, уверенно шагнула внутрь, будто давно здесь жила. Это оказалась бабушка Влада — София Антоновна. Позже Кира узнала, что адрес дал сам Влад: «На всякий случай». Когда она спросила, тот лишь пожал плечами:
— Говорит, проблемы с квартирой. Нужно пожить немного.
София Антоновна оказалась женщиной с безупречной осанкой, ярко накрашенными губами и повадками светской дамы. Она рассказывала о Москве, о театре, о том, как однажды выручила весь спектакль, заменив актрису за считанные минуты до начала.
Первый вечер Кира даже восхищалась этой историей. На второй день заметила, как бабушка переставила банки с крупами: «Настоящая хозяйка всегда знает, где у неё гречка». К третьему дню Кира уже напрягалась, входя на кухню.
София вставала рано, гремела дверцами шкафов, возмущалась, если чашка оставалась в раковине. Комментировала одежду, блюда, способ сушки белья:
— Раньше женщины знали своё дело. А сейчас? Всё через пень колода…
Влад только улыбался:
— Ты же знаешь, какая она. Потерпи. Это же ненадолго.
Потом добавлял:
— Оформи ей временную регистрацию. Чтобы проще было с поликлиникой. Ну, пожалуйста.
Кира молчала, потом соглашалась. Привыкла уступать. Вертелась в голове мысль, что так нужно ради семьи, ради спокойствия. Но с каждым днём в груди росло странное ощущение — будто дом больше не принадлежит ей. То место, которое должно было стать её укрытием, становилось чужим.
Однажды в корзине она нашла квитанцию на имя Софии — с их адресом. Рядом стоял чемодан, аккуратно пристроенный в угол. Бабушка явно не собиралась никуда уезжать. Влад объяснял, что ремонт в её квартире затягивается, возникли какие-то проблемы. Кира не спрашивала подробностей — не хотела знать правду.
А однажды вечером он сказал, почти небрежно:
— Я тут машину в залог пустил. Нужно было подлатать гараж. Не волнуйся, ничего серьёзного — закроем.
Кира сидела за столом с чашкой остывшего чая. Запах корицы вдруг вызвал тошноту. Она смотрела на него и не узнавала. Словно перед ней сидел чужой человек.
Потом он попросил оформить постоянную регистрацию для Софии:
— Для медкарты, для льгот. Формальность, ничего больше.
Впервые за долгое время Кира не ответила сразу. Только спросила:
— Это обсуждение или ты уже решил?
Влад удивился. Потом ушёл — «проветриться». И не вернулся до самого утра.
Дом был тёплым, но Кира мерзла. Её голос дрожал, хотя в комнате не было холода. Она поняла: он не слышит её. И, возможно, никогда не слышал.
На следующий день заглянула соседка с пирогом. Сказала:
— Ты хорошая. Только ты всё время как будто извиняешься. За что?
Кира не нашла слов. Только кивнула. И долго держала пирог в руках — будто это что-то важное.
Это был началом конца, хотя она ещё не осознавала этого.
С каждым днём София Антоновна всё глубже врастала в их жизнь, как виноградная лоза в старый забор. Она знала, где лежат все кастрюли, заказывала продукты по телефону, а однажды протянула Кире фартук и сказала:
— Я сшила тебе это. Теперь будешь готовить приличнее. А то в этом халате совсем невесело смотреть.
Влад теперь почти не ночевал дома. То вахта, то «дополнительный заработок», а однажды, слегка смутившись, сказал:
— У Лёхи переночую — ближе к работе.
Кира не верила ему. Но и не спрашивала. Она внезапно осознала, что больше не чувствует себя вправе задавать вопросы.
Жизнь напоминала чужой сериал: София управляла кухней, произносила утренние монологи о «настоящих женщинах», театре и временах, когда семьи держались вместе. Влад появлялся, ел, кивал и снова исчезал.
И вот однажды он принёс бумагу:
— Нужно подписать. Бабушке нужна постоянная регистрация. Без неё страховку не оформить.
Кира взяла заявление. Строчки гласили: «Согласие собственника на регистрацию». Впервые за долгое время она пристально посмотрела на него:
— Влад… Это значит, что она может остаться. Навсегда.
Он пожал плечами:
— Ну она же родная. А ты с ней просто не сошлась характерами.
Эти слова ранили. «Не сошлась характерами» — будто вся проблема только в ней. Как будто её чувства — лишний шум.
Позже Кира позвонила юристу, прикрывшись вопросом о налогах, и между делом спросила:
— Что даёт постоянная регистрация в частном доме?
Ответ был лаконичным:
— Выселить пожилого человека сложно. Особенно если он живёт там давно. Будет считаться, что имеет право на проживание.
Она не подписала документ.
На следующий день к ним заглянул Марек — старый друг, бывший коллега ещё со складских времён, до бухгалтерии. Он был в командировке и просто зашёл на чай. София встретила его холодно, Влад явно нервничал.
Марек, заметив, как Кира говорит тише обычного, как опустились её плечи, вдруг резко спросил:
— Ты всегда была сильной. А сейчас будто кто-то выключил свет. Правда так хочешь жить?
Кира не ответила. Но внутри что-то качнулось. Будто трещинка в стене, через которую пробился луч.
Той ночью Влад не вернулся. Утром пришла смска:
«У Паши побуду. Надо разобраться в себе».
А София, как ни в чём не бывало, сварила овсянку. Без соли. Поставила перед Кирой и сказала:
— Вчера вы с этим Мареком долго болтали. Неприлично для замужней женщины. И вообще — хозяйкой не станешь, пока не научишься уважать старших.
Кира положила ложку. Не стала есть. Только смотрела, как овсянка остывает в миске.
Вечером она набрала риелтора:
— Хочу сдать часть дома. На время. Мне нужна пауза.
Риелтор согласился: район хороший, спрос есть.
Кира начала собирать чемодан. Положила свитер потеплее, ноутбук, папку с документами. Оставила только ключ от калитки.
София услышала звук молнии и вошла в коридор:
— Решила сбежать? Думаешь, так легко всё бросить?
— Я — собственник. И я решила уйти. Потому что могу.
Замки Кира сменила на следующее утро. София ушла тихо. Чемодан уже стоял у калитки — как завершение эпохи.
Когда Влад вернулся, он закричал:
— Ты всё испортила! Мы же строили жизнь!
Кира не ответила. Просто закрыла дверь.
За ней осталась тишина. И впервые — не страшная, а родная.
Она переехала к родителям, на дачу под Евпаторией. Небольшой деревянный домик, веранда, занавески в цветочек. Первую неделю просто спала — глубоко, как будто за эти годы накопилось упущенного.
Не плакала. Зато каждый день чувствовала, как изнутри уходит напряжение. Словно из сердца медленно выводят тяжёлое, годами налившееся.
Готовила маме компот, мыла полы, помогала с огурцами. Иногда шла к морю, садилась на песке и смотрела, как волны ласкают берег. Иногда записывала в блокнот короткие фразы: как Влад без спроса оформил кредит на её имя; как София убрала её фотографии с полки, сказав: «Такая поза не идёт девушке»; как она сама училась не замечать, как её постепенно стирали.
Через три недели проверила почту. Там было сообщение от Влада — формальное и сухое:
«Нужно обсудить имущество. Машину верну. Но считаю, что дом должен быть разделён — ведь покупали вместе».
Кира закрыла письмо. И сразу отправила риелтору сканы: объявление остаётся в силе. Дом сдаётся целиком. Влад может забрать своё — по описи, в её присутствии.
Потом встретилась с Мареком. Он снова был в городе, заглянул на чай. Они сидели на веранде. Марек посмотрел на неё и сказал:
— Ты другая. Как будто очнулась после долгого сна.
Кира засмеялась — тихо, но с теплом внутри.
— Я и не знала, что давно не смеялась.
Они молчали. Потом он ушёл, а она осталась — с новым ощущением, похожим на свободу.
Через пару недель сняла квартиру — временную, пока не готова вернуться в тот дом. Хотелось пространства, где всё будет только её. Маленькую, светлую, с балконом. Купила кресло-гамак и поставила на кухне вазу с лимонной вербеной. Каждое утро варила себе овсянку с яблоком — с солью и корицей, как любила, несмотря на «замечания» про правильность.
В выходной взяла пирог с сыром и травами, плед и блокнот и пошла к морю. Шла босиком, собирая сухие ветки, и думала: она не знает, что будет дальше. Но это хорошо.
Потому что теперь всё зависит от неё.