— Мам, а почему папа опять не пришёл на мой концерт? — Артём стоял в дверях моей спальни в белой рубашке и галстуке-бабочке, всё ещё в образе участника школьного выступления.
Я замерла с расчёской в руке. В зеркале отразилось моё лицо — осунувшееся, бледное, с тенями под глазами. Когда я успела так состариться?
— Папа работает, солнышко. Он очень занят.
— Он всегда занят, — буркнул сын и ушёл к себе.
Я медленно опустилась на край кровати. На тумбочке лежал конверт — Максим оставил его утром. Внутри — деньги и короткая записка: «Купи себе что-нибудь красивое». Как обычно.
Деньги вместо извинений. Вместо разговоров. Вместо его присутствия.
Как же всё было по-другому в самом начале… Тогда Максим каждый день приносил мне ромашку. Говорил, что я его солнце. Мы могли часами валяться на диване, есть лапшу из коробок и смеяться до упаду. Он хохотал над моими глупыми шутками, а я — над его безнадёжными попытками сварить омлет.
— Знаешь, что самое смешное? — сказал он как-то, размазывая обугленную массу по сковороде. — Я руководитель компании с миллионными оборотами, но не могу приготовить простую яичницу.
— Ничего страшного, — рассмеялась я. — Зато ты знаешь, где её купить.
Когда это всё начало меняться? Постепенно, почти незаметно. Сначала он задерживался допоздна.
— Крупная сделка, потерпи немного, — говорил он, стаскивая галстук за полночь.
Я терпела. Потом появились командировки — сначала на пару дней, потом на неделю. Подарки становились дороже, а его время — ценнее и недосягаемее.
— Давай поговорим, — решилась я однажды за ужином.
— О чём? — он даже не оторвался от телефона. — Если нужны деньги, возьми карту.
— Мне нужен ты.
— Я здесь.
Но он был не здесь. Его тело сидело за столом, а мысли были где-то далеко — между деловыми переговорами и финансовыми отчётами.
Артёму было три года, когда он перестал узнавать своего отца.
— Кто этот дядя? — спросил тогда сын, прячась за мою юбку.
Максим рассмеялся, но в этом смехе не было радости.
— Забавно. Купи ему новый конструктор, тот, который хотел.
И я покупала. Игрушки, одежду, гаджеты. Записывала сына на занятия, которые выбирал муж, готовила ужины к нужному времени, носила платья в тон его настроению.
— Надень синее, — бросал он между деловым разговором. — Сегодня важный ужин.
Я надевала синее. Улыбалась. Притворялась, что понимаю их беседы. Стало проще быть молчаливой тенью — удобной, послушной, предсказуемой.
Звонок раздался рано — около семи утра. Я потянулась к телефону, но Максим уже стоял у окна, разговаривая по мобильному.
— Да, понял. Приеду через час. Отмените встречу с юристами.
Он обернулся и заметил, что я проснулась.
— Слушай, сегодня важный день. У Артёма ничего особенного нет?
Я села в кровати, чувствуя, как внутри поднимается привычная волна разочарования.
— Это его день рождения. Десять лет.
Максим помедлил, потом пожал плечами.
— Купи ему планшет новой модели. И закажи хороший торт. Я постараюсь вечером заглянуть.
— Постараешься? — голос дрогнул. — Максим, ему десять лет. Он ждал весь месяц. Хотел съездить с тобой в картинг.
— В картинг? — он уже застёгивал рубашку. — Зачем? Это опасно. Лучше своди его в развлекательный центр. Сколько нужно денег?
— Мне не нужны деньги! — слова вырвались сами. — Ему нужен отец!
Муж остановился, держа галстук в руках. Посмотрел на меня так, словно впервые увидел.
— Не начинай с утра. У меня сделка. Понимаешь? Это наше будущее.
— Чьё наше? Твоё и твоих миллионов?
Он подошёл к кровати, сел рядом, взял мою руку. Когда он делал это в последний раз?
— Я делаю всё для вас. Для тебя, для Артёма. Вы ни в чём не нуждаетесь. Квартира в центре, лучшая школа, машина…
— А как же любовь? Внимание? Обычные разговоры за ужином?
— Боже, опять твои разговоры… Что ты хочешь услышать? Что я плохой отец? Хорошо. Я плохой. Но кто будет платить счёта?
Хлопнула дверь. Я осталась сидеть на кровати, сжимая край покрывала. Из детской доносился голос Артёма — он проснулся. Наверное, ждал поздравления от папы.
День рождения прошёл без Максима. Я испекла торт сама — кривоватый, но с любовью. Созвала друзей сына. Артём смеялся, задувал свечи, но я видела, как часто он поглядывает на дверь.
В восемь вечера пришло сообщение: «Встреча затянулась. Прислал приставку. Курьер скоро придёт».
Я смотрела, как сын разворачивает дорогую коробку, и понимала — так больше нельзя. Пять лет я молчала. Пять лет оправдывала. Пять лет верила, что всё изменится.
— Мам, можно я не буду играть в эту приставку? — наконец произнёс он. — Я хотел с папой в картинг.
У меня сжалось сердце. Я крепко обняла его, вдыхая запах его волос.
— Конечно, солнышко. Конечно, можно.
Той ночью я не спала. Сидела на кухне, пила остывший чай и думала. О том, какой была раньше — весёлой, свободной, полной мечтаний. О том, кем стала — женой, которая существует лишь как фон к успеху мужа. О ребёнке, который растёт одиноко, хотя отец жив.
Максим вернулся под утро. Зашёл на кухню, удивлённо посмотрел на меня.
— Ты чего не спишь?
— Думаю.
— О чём?
— О том, что завтра юбилей твоей мамы. Семьдесят лет. Семейный ужин.
— А, да, точно, — он достал телефон. — Надо сказать ассистентке, чтобы выбрала подарок.
Я смотрела на его спину и принимала решение. Завтра. Завтра на семейном ужине я скажу всё.
Свекровь встретила нас в дверях и сразу же оценила мой образ.
— Опять в сером? У тебя других платьев нет?
— Здравствуйте, Елена Павловна. Поздравляю с юбилеем.
Максим протянул ей коробку с браслетом, даже не взглянув на него. Артём прятался за моей спиной — бабушка его пугала.
За столом собрались родственники: брат Максима с женой, двоюродная сестра, какие-то дальнние знакомые. Все успешные, все правильные.
Я села на своё место — между мужем и сыном.
— Ну что, Максим, как бизнес? — начал его брат. — Слышал, контракт с китайцами подписал?
— Да, хорошая сделка. Развиваемся дальше, — оживился Максим. — В следующем квартале планируем масштабирование…
Я смотрела на него — такой уверенный, живой, настоящий. Такого я давно не видела дома.
— А ты чем занимаешься? — обратилась ко мне двоюродная сестра.
— Она занимается ребёнком, — вклинилась свекровь. — Что ей ещё делать? Максим зарабатывает.
— Я вчера выиграл шахматный турнир, — тихо сказал Артём.
Его никто не услышал.
— Я занял первое место, — повторил он громче.
— Не мешай взрослым, — одёрнул его Максим, не отрываясь от разговора. — Андрей, если хочешь, свожу тебя к нашему дилеру…
Я увидела, как потухли глаза моего мальчика. Как он опустил голову, играя с вилкой. И внутри что-то сломалось. Пять лет молчания внезапно лопнули.
— Хватит, — тихо, но чётко сказала я.
Разговоры замерли.
— Что хватит? — нахмурился Максим. — О чём ты?
— Просто хватит, — повторила я, вставая из-за стола. — Больше так не могу.
— Я больше не могу. Не хочу. Не буду.
Я встала из-за стола под изумлённые взгляды родственников.
— Пять лет, Максим. Пять лет я делала всё, что ты говорил. Носила нужные платья, готовила правильные ужины, улыбалась твоим друзьям. Терпела, когда ты не ночевал дома. Оправдывала тебя перед сыном. Врала ему, что папа любит его, просто занят.
— Что ты делаешь? — прошипела свекровь. — При людях!
— А где же ещё? — я горько рассмеялась. — Дома нас никто не слышит. Да и дом ли это? Это красивая клетка, в которой я пыталась растить ребёнка без отца.
— Прекрати истерику, — Максим тоже встал. — Поговорим дома.
— Нет, мы не будем говорить дома. Там ты снова уткнёшься в телефон, бросишь мне деньги и скажешь купить себе что-нибудь красивое. Знаешь, что я куплю на эти деньги? Билеты. Два билета в один конец.
— Куда вы собрались? — голос мужа стал ледяным.
— К моим родителям. Они хотя бы помнят день рождения внука. И знают, что он мечтал о картинге с отцом. Которого у него, по сути, никогда и не было.
Тишина повисла в воздухе, будто кто-то выключил звук. Артём сидел, широко раскрыв глаза.
— Ты никуда не уйдёшь, — процедил Максим. — У тебя нет денег.
— Я продам квартиру, — спокойно ответила я, доставая из сумки документы. — Она оформлена на меня. Ты сам настоял тогда — «оптимизация». Так что в итоге выйдешь вон ты.
— Или я подам на развод и начну раздел имущества. Уверена, тебе это будет невыгодно. Я знаю достаточно, чтобы ты захотел обойтись без суда.
Муж побледнел. Открыл рот, закрыл. Снова попытался заговорить — но не смог.
— Мам? — тихо окликнул Артём. — Мы правда уедем?
— Да, солнышко. Туда, где тебя будут слушать и слышать.
Я взяла сына за руку и направилась к выходу. На пороге обернулась.
— С юбилеем, Елена Павловна. И знаете что? Это серое платье я выбрала сама. Потому что оно мне нравится.
На улице морозный воздух ударил в лицо, но я вдохнула глубоко и свободно. Артём крепко держал меня за руку.
— Мам, а папа правда уйдёт?
— Да.
— Навсегда?
Я опустилась перед ним на корточки, заглянула в карие глаза — такие же, как у его отца.
— Он всегда будет твоим папой. Если захочет, сможет приезжать. Но жить мы будем без него. Хорошо?
Артём немного помолчал, потом кивнул и обнял меня.
— Я в школе победил в шахматном турнире. Целых восьмиклассников обыграл.
— Я знаю, мой чемпион. Я очень тобой горжусь.
Мы стояли посреди зимней улицы — женщина в сером платье и её десятилетний сын. Свободные. По-настоящему свободные.
— Мам, смотри, что я нарисовал! — радостно закричал Артём, вбегая в мастерскую с листком в руках.
Я отложила кисть, повернувшись к нему. На рисунке — две фигуры на берегу моря: большая и маленькая, держащиеся за руки.
— Это мы были в Сочи! Когда дельфины подплывали так близко, что ты чуть с катера не выпала.
— А ты тогда так кричал, что все чайки разлетелись, — улыбнулась я.
— И ты кричала! — он захохотал.
Я тоже засмеялась. Год назад я бы такого себе не позволила. Ни смеха, ни криков радости. Ни запаха красок, ни беспорядка на полу.
Наша новая жизнь была совсем не такой, как раньше. Маленькая двухкомнатная квартира на окраине города ничуть не напоминала прежнюю роскошь. Но здесь было тепло. На стенах — мои картины и Артёмовы рисунки. На подоконниках — цветы, которые мы вместе выращивали. В углу — старое пианино, купленное на барахолке.
— А помнишь, как ты первый раз блины пекла? — спросил сын, устраиваясь рядом. — Все пригорели.
— Зато теперь мои блины — лучшие в мире. Твои слова.
— Ну да, потому что в них есть секретный ингредиент.
— Какой?
— Любовь, — серьёзно сказал он, и моё сердце сжалось от тепла.
Телефон завибрировал. Максим. Опять. Я пролистала уведомление — не читаю уже давно.
— Это папа? — спросил Артём, даже не отвлекаясь от рисунка.
— Да.
— Он опять хочет, чтобы мы вернулись?
— Наверное.
— А мы не вернёмся?
— А ты хочешь?
Он задумался, покусывая кончик карандаша.
— Нет. Там было… неуютно. Не от холода, а просто холодно внутри. Здесь — лучше. И ты больше не плачешь по ночам.
— Я не плакала… — начала я, но он перебил:
— Плакала. Я слышал. Думала, я сплю, а я просыпался.
Мы замолчали. За окном шумел старый тополь — точно так же, как в моём детстве.
— Мам, Колька сегодня сказал, что без отца я вырасту какой-то неправильный.
— А ты что ответил?
— Подумал… Папа ведь не был настоящим отцом. Он даже не знал, что я шахматы люблю. Так какой смысл в таком отце?
Я обняла его, чувствуя, как внутри разливается горячее чувство гордости и любви.
Вечером мы лепили пиццу своими руками — с нуля. Артём раскатывал тесто, я добавляла соус, он предлагал ананасы.
— Это же кошмар для пиццы! — возмутилась я.
— Давай совершим преступление! — рассмеялся он.
И мы добавили ананасы. И кукурузу. И оливки. Получилось странно, но вкусно. Как наша новая жизнь.
После ужина мы вышли на балкон, укрылись пледом. Город мерцал внизу — не центр, не престиж, но наш.
— Мам, а ты счастлива?
Я посмотрела на него. Вырос, стал старше, но глаза остались теми же — доверчивыми, живыми, настоящими.
— Очень, солнышко. Очень счастлива.
— И я.
Он прижался ко мне, и мы долго смотрели в небо. Без глянцевых рекламных баннеров, без офисных окон. Только звёзды. Настоящие. Те самые, которые видишь только вдалеке от суеты и одиночества.
И пусть не сразу, но теперь я знала: мы выбрались. Оба. Наконец-то.
Свободные.
Живые.
Единые.