Правду она узнала случайно. Это всегда так и происходит – вселенная подкладывает бомбу в самый безобидный, обёрнутый в шелестящую подарочную бумагу день. Друзья пригласили их на годовщину свадьбы в пафосный ресторан с позолотой на лепнине и тяжёлыми, в пол, бархатными портьерами. Вылезая из такси, Анна неловким движением зацепила краем подарочного пакета с хрустальной вазой за край машины. Раздался тихий, зловещий шёлковый шепот – чулок моментально расползся досадной стрелкой, похожей на молнию на потемневшем небе.
«Ерунда, – почти выдохнула она с облегчением. – Пустяк». Она всегда носила с собой запасную пару. Это было её правилом, её маленьким ритуалом безопасности в нестабильном мире. Туалет, как это часто бывает, был занят. Из-за двери доносились приглушённые голоса и смех. Ждать не хотелось. В конце коридора она заметила глухую нишу, почти полностью скрытую такой же тяжёлой, пыльной портьерой цвета старого вина. Идеальное укрытие.
Она юркнула за занавес, в полумрак, пахнущий пылью и прохладой каменных стен. Зацепившись каблуком за подол платья, с трудом натягивала новый чулок, когда её ухо уловило обрывки фразы, произнесённой с той стороны портьеры. Голос был до боли знакомым, низким, бархатным, тем самым, что шептал ей о любви все эти семь лет.
«Не знаю, когда увидимся, котёнок…» – сказал голос, и в нём звучала такая нежность, от которой у Анны ёкнуло сердце. Это был голос её мужа, Артёма. Она замерла, превратившись в слух. «Я тоже постоянно думаю о тебе. Моя-моя…» – он шептал, и каждое слово было похоже на ласковый удар ножом. Она инстинктивно закусила губу до боли, чтобы не издать ни звука, чтобы не расплакаться, не закричать. А он продолжал, не зная, что его слышат: «Люблю тебя. Целую нежно. Пока!»
Едва он произнёс последнее слово, едва щёлкнул застёжкой телефона, как Анна выскочила из-за портьеры. Она возникла перед ним, как призрак, как видение, рождённое из его лжи. Лицо её было белым, губы безжалостно сжаты.
— И кого же это ты нежно целуешь, Артём?! – её голос, обычно мелодичный и мягкий, прозвучал глухо, сипло, будто её горло перетянуто колючей проволокой.
Она ждала растерянности, испуга, лепета оправданий. Но не этого. Артём лишь на мгновение дрогнул, его глаза расширились от шока, но уже через секунду в них вспыхнул не праведный гнев, а ярость загнанного в угол хищника. Он не стал оправдываться. Он сразу пошёл в наступление, циничное и беспощадное.
— Не ожидал от тебя такого, Аня! – сдавленно выдохнул он, с силой опуская телефон в карман брюк. В его тоне звучал неподдельный укор, будто предателем была она.
— Что?! – она отшатнулась, словно от пощёчины. – Я способна?! На какое «такое»? – От его наглости, от этой чудовищной подмены понятий у неё перехватило дыхание.
— Следить! Подслушивать! – отчеканил он, смотря на не свысока, с холодным презрением. – Это же мелко, Анна. Не ожидал.
Следить? ПОДСЛУШИВАТЬ? В её глазах потемнело от ярости. Она трясущейся рукой показала на свой чулок, едва натянутый на бедре.
— Да я зашла сюда чулок переодеть, а ты тут… Кто она?! – голос её сорвался на высокую, истеричную ноту. – Давно ты меня обманываешь? Хотя… Какая разница! Всё кончено. Развод!
Она резко развернулась, не в силах больше на него смотреть. Её тело горело, а внутри всё было пусто и холодно.
— Это вообще не то, о чём ты подумала! – крикнул он ей вслед, но она уже не слушала.
Она почти бежала по коридору, отыскивая другой туалет. Найдя его в другом крыле здания, она вломилась внутрь, щёлкнула замком и, прислонившись спиной к холодной двери, зажмурилась. По лицу текли горячие, солёные слёзы. Она подошла к раковине, включила ледяную воду и стала сплёскивать её на лицо, пытаясь потушить пожар внутри. И тут волной накатила тошнота. Резкая, неконтролируемая. Она едва успела повернуться, прежде чем её вырвало. Дрожащими руками она оперлась о столешницу, глотая воздух. В голове стучало только одно: «Как? Почему? За что?»
Вернувшись к столу, за которым сидели их ничего не подозревающие друзья, она была почти спокойна. Маска абсолютного, ледяного спокойствия была надета на её лицо. Она извинилась, сославшись на внезапное недомогание, и попросила вызвать такси. Артём суетился вокруг, пытался взять её за руку, притворяясь обеспокоенным, настаивал, что поедет с ней. Но когда она садилась в машину, то посмотрела на него пустым, невидящим взглядом и тихо, но очень чётко сказала:
— Оставь меня одну.
И он отступил. Ему нужно было время, чтобы придумать новую ложь, выстроить оборону. А ей – собрать его чемоданы.
Она не пустила его домой. Он осаждал её: приходил на работу, караулил у подъезда, заваливал её офис дорогими, бессмысленными букетами. Она швыряла их в мусорное ведро на его же глазах. Её душа, ещё недавно мягкая и ранимая, закалялась в горниле предательства, превращаясь в булат.
— Завтра меня не будет, послезавтра тоже, – холодно бросила она ему, когда он в очередной раз поймал её у выхода. – Можешь заехать, забрать то, что не успел. Ключ под ковриком.
— А ты куда? – в его голосе прозвучала тревога.
— Прости, но теперь это не твоё дело, – она развернулась и ушла, не оглядываясь, чувствуя, как его растерянный взгляд жжёт ей спину.
Когда он узнал, что она сделала аборт, то несколько минут просто молчал в трубку, и она слышала его тяжёлое, сдавленное дыхание. Казалось, он пытается вдохнуть, но не может.
— Анна… Как ты могла? – наконец выдохнул он, и в его голосе была неподдельная боль.
Её же голос звучал ровно и металлически, будто её горло было выстлано сталью.
— Я теперь свободная женщина. Я не могу себе позволить сидеть дома в декрете. Мне нужно строить карьеру, обеспечивать себя.
— А я?! – его голос сорвался на крик. – Разве мы когда-нибудь нуждались в деньгах? Я что, не обеспечивал тебя? Не позволял тебе всё?
— В деньгах – нет, – отрезала она, и каждое её слово было отточенным лезвием. – Я нуждалась в муже. В муже, который не смотрит на сторону. Которого нет у чужих ног с нежными поцелуями.
Это был конец. Последняя связь порвалась с тихим, но оглушительным треском. Он не сказал больше ни слова, просто тяжело дышал в трубку, а потом резко положил её. Она же почувствовала не облегчение, а странную, пугающую пустоту. Но тут же заглушила её новой волной ярости. Она поклялась себе, что он ещё пожалеет. Сильно, мучительно пожалеет. Она станет такой яркой, такой успешной, такой недосягаемой, что его измена будет казаться ему величайшей глупостью в жизни. Все женщины, ну или почти все, будут смотреть на неё с завистью. Она будет завтракать в Париже, а покупать брендовые платья – в Милане. У неё будет совсем другая, блестящая жизнь. Без него.
Путь её к этому новому, сияющему миру был вымощен не золотом, а осколками её собственного сердца. Она шла по ним босиком, не чувствуя боли, движимая лишь холодной, всепоглощающей жаждой доказать. Доказать ему, миру, самой себе. Она сменила круг общения, без сожаления отрезав всех, кто казался ей недостаточно успешным, недостаточно целеустремлённым. В её мире теперь остались лишь деловые партнёры и люди, обязанные ей за деньги: персональный тренер, коуч по эффективности, визажист, массажист. Она добилась своего. У неё был собственный процветающий бизнес, безупречная внешность, от мужчин не было отбоя. И бывший муж, без сомнения, должен был грызть локти, глядя на её головокружительный взлёт.
Ей казалось, что все бывшие подруги сгорают от зависти. А подругам казалось, и не без оснований, что Анна вознеслась слишком высоко и смотрит на них свысока. После сессии с модным психологом она окончательно уверилась, что её окружают «токсичные контакты» и «энергетические вампиры». Без малейшего сожаления она удалила из телефона все «ненужные» номера, включая тех, кто поддерживал её в самые тёмные дни после развода. Она парила в своём хрустальном замке, построенном на фундаменте из обиды и гордыни, и лишь одно маленькое, но важное обстоятельство упустила из виду: а кто теперь будет сообщать о её триумфах тому, ради чьего мнимого страдания всё это и затевалось?
Пару раз она, в сопровождении телохранителя, прогуливалась со своим крошечным чихуахуа по старому, привычному маршруту, в том спальном районе, где они жили с Артёмом. Она надеялась встретить его или кого-то из общих знакомых. Они, несомненно, передадут, какой ослепительной и счастливой она стала. В свои сорок с небольшим она выглядела лучше, чем в тридцать! Но знакомые лица не попадались. Вокруг были лишь «нищеброды», как мысленно, с гадливой усмешкой, называла она этих людей.
После одной из таких тщетных вылазок она вернулась в свою стерильно-роскошную квартиру, ощущая ледяную пустоту. Одиночество давило на плечи, как тяжёлый плащ. Она открыла бутылку дорогого красного вина и стала пить его большими глотками, стоя у панорамного окна, глядя на сверкающие огни города, который лежал у её ног, но был бесконечно далёк. Когда бутылка опустела, алкогольный туман и давняя, невыплаканная боль родили в ней дерзкое, отчаянное желание. Она стала названивать Артёму на домашний телефон. Она слышала, что он женился во второй раз, что у него есть ребёнок. Но какое это имело значение теперь? Она хотела слышать его голос. Хотела, чтобы он услышал её – уверенную, победившую.
Было около полуночи. Трубку брали не сразу. Наконец, на том конце провода раздался сонный, женский голос:
— Алло?
Анна сделала глубокий вдох, собрав всю свою ярость, всю боль, всё наигранное безразличие в один стальной, ядовитый комок.
— Можно услышать Артёма Сергеевича? Срочная информация для него, – произнесла она, сладострастно растягивая слова. Она даже подмигнула своему отражению в тёмном стекле окна, показав ему язык, как капризный, мстительный ребёнок.
На той стороне повисла тишина. Затем послышался глубокий, очень усталый вздох. И тихий, безжизненный голос произнёс:
— Артём Сергеевич умер.
Мир рухнул. Не с грохотом, а с тихим, хрустальным звоном. Дорогой фужер выскользнул из её ослабевших пальцев и разлетелся на тысячи ослепительных осколков о плитку итальянского пола. Все глянцевые декорации, все зеркальные стены её хрустального замка, которые она так старательно выстраивала все эти десять долгих лет, мгновенно рассыпались в прах. Обнажилось убогое, голое, пустое пространство её жизни. Всё, что она делала, всё, чего добивалась, – всё это было ради него. Ради этого молчаливого, ничего не значащего теперь зрителя. А его не было. Его не было уже никогда.
Она молча положила трубку, не в силах произнести ни слова, и медленно, как под водой, сползла на пол, не чувствуя, как острые осколки впиваются в колени. Маленький чихуахуа, испуганно пища, спрятался под кресло – он никогда не видел свою властную хозяйку в таком состоянии. «Ради чего? – пронеслось в её онемевшем сознании. – Ради чего всё это, Анна?» Она смотрела в одну точку перед собой, не видя ничего, кроме страшной, всепоглощающей пустоты.
Она открыла глаза. Резкий, стерильный запах больницы ударил в ноздри. Белый потолок, белые стены. «Артём умер. А я – жива», – пронеслось в голове, и эта мысль была такой же холодной и чужой, как эти стены. Она медленно повернула голову и увидела на соседней койке бледную, измождённую женщину, которая тихо стонала, прижимая к низу живота резиновую грелку с тусклой водой.
В палату, громко топая, вошла дородная санитарка с медными прядями растрёпанных волос. Она что-то напевала себе под нос, болтая ведром и шваброй.
— Сирота я сирота! Не пролезу в ворота!
— Простите, пожалуйста… – осипшим голосом окликнула её Анна. – Почему я здесь? Что случилось?
Санитарка обернулась, посмотрела на неё не то чтобы зло, а с привычным, преувеличенным сочувствием.
— Здрасти, милочка! Нагуляют, а потом «почему» да «зачем». Значит, так: завтраком тебя сказано не кормить, скоро поедем на операцию. Перед тобой ещё двое. Вот, Щербакова, – она кивнула на соседнюю койку, – та уже всё отходила, молодец.
Санитарка поправила съехавшую ледяную грелку на животе у стонавшей женщины. Та отвернула заплаканное, осунувшееся лицо к стене.
В мозгу у Анны что-то щёлкнуло. Операция. Грелку на животе. Плач. Обрывки памяти врезались в сознание, как те осколки хрустального бокала в её колени. Она вспомнила ту ночь. Ту ночь после ресторана. Ту ночь, когда она, ведомая слепой яростью, приняла самое страшное решение в своей жизни. Она подскочила на койке, как от удара током.
— Где моя одежда? – прошептала она, а потом закричала, вскакивая с постели: – Где моя одежда?! Я сейчас же должна уйти!
— Успокойся, успокойся, красавица, – санитарка попыталась удержать её за плечо. – Всё тебе вернут. К вечеру домой пойдёшь, если без осложнений. Всё нормально.
— Я сейчас хочу домой! – рыдала Анна, вырываясь. Она не помнила, как ей вернули вещи, как она оделась и почти бежала по длинным, пропахшим антисептиком коридорам.
Она выскочила из больницы и остановилась, ослеплённая ярким, тёплым солнечным светом. Она сделала глубокий, полной грудью вдох. Воздух был свеж и пах жизнью. Кругом кипел, шумел, двигался город. Люди спешили по своим делам, смеялись, разговаривали по телефонам. И на душе у неё вдруг, странно и необъяснимо, стало светло, тепло и невыразимо спокойно, словно её коснулось чьё-то доброе, прощающее крыло. Словно кто-то стёр всё прошлое, даруя неожиданный, бесценный шанс начать всё сначала. С чистого листа. Без камней в душе и без призраков за спиной.
А может, это и вправду был Ангел? Может, он посетил её, вырвав из кошмара, который длился десять лет?
Пошли, Господи, каждой женщине, собравшейся убить свою любовь, своё будущее, своё дитя во имя мести, карьеры или ещё чего-то, вовремя такого вот доброго Ангела. Чтобы остановить. Чтобы одуматься. Чтобы выбрать жизнь.