Страх убивает медленно. Постепенно. Пьет кровь, как вампир. Он разный. Самый главный – страх смерти. Тогда в Мариуполе мы все боялись смерти. Настолько сильно, что ждали, когда она придет.
Самолёт начинал гудеть всегда не вовремя. Мы о чем-то говорили, сидя на длинном диване в холле, кто-то менял бинты Наташе и ее маме. Во время прилета в квартиру их ранило. На веранде грели воду для картошки. А самолёт уже летел. Он входил в город с моря и летчик видел с высоты весь Мариуполь.
Наверное, он чувствовал себя богом. Выбирал над каким из домов выпустить смерть. А может не выбирал. Наверное, у него был заранее намеченный план.
Мы находились внизу. Мы жили от самолёта к самолёту. Каждый авиаудар нас убивал. Даже если целились не в нас. Взрывная волна смерти доходила до нашего домика.
Рашисты нас пытали самолётами. Каждые десять минут. Мы знали, что после гула последует взрыв, потом ещё один. Это если бомбы. А если ракеты, то взрыва будет четыре.
Кто-то кричал: “Самолёт”. Люди забегали в дом падали на кровать, закрывали головы одеялами и подушками. Дети бежали в подвал. Шансы спастись у всех были равные. То есть их не было вообще, если бомба попадет в нас.
Страх смерти от бомбы самый сильный. По сути погибнуть можно было в любую секунду от чего угодно. РСЗО, артиллерия, миномёт, гранатомёт, корабельные орудия. Частенько подключались танки. У них такой резкий, одиночный звук, как будто великан бьёт плёткой по стенам домов . Но приз на самую страшную смерть всегда выигрывал авиаудар.
Самолёты мы ненавидели. Считали заходы над нами и умирали от страха. Этот ужас был липкий и парализующий. Всегда хотелось спать. Как будто мозг понимал, что от нас ничего не зависит и хотел спасти, уведя от реальности.
Лена читала 90 псалом с телефона. А я под подушкой молилась своими словами, потому что “Отче наш” вылетал из головы. Самолёты кружили один за другим, земля гудела, дом плавал, бомбы разрывали дворы и дороги, калечили и убивали многоэтажки с маленькими и беззащитными людьми.
“Над моим домом не было самолётов! Нас не бомбили россияне. Они бомбили пожарку, там были азовцы!”, – так по телефону мне кричала моя подруга, которая уехала из Мариуполя в россию.
Разговор был несколько дней назад. “А нас бомбили. И больницу через дорогу бомбили. Каждые десять минут бомбили”,- я пыталась рассказать. “Я ничего не хочу об этом слышать. Не надо мне это рассказывать. У нас бомбили только пожарку. Нас не трогали”. Мне показалось, она меня ненавидит. Как такое может быть? У нас разная война? Страшнее всего слова: я не хочу об этом ничего слышать. Почему не хочешь? Что мешает?
Там, в Мариуполе, на нас сбрасывала бомбы целая эскадрилья. Круг сужался. Мне казалось, когда все закончится и если мы останемся живыми, то захотим убить себя сами. Для чего нам жизнь в мертвом городе?
Я тогда думала, что этот страх самый большой в нашей жизни и теперь бояться нам нечего. А сейчас мой ужас стал другим. Я боюсь узнать, что кто – то из друзей и близких сломается от этой войны. И самое страшное, не знаю, что было бы со мной, если бы я осталась там?
Это фото разных украинских городов, которые разрушили рашисты. Я не знаю, кто автор этих фотографий. К сожалению. Но, может быть те, кто считает, что можно не слушать о чем тебе говорят и закрывать голову подушкой, как во время авианалетов, смогут хотя бы увидеть?