Знаете, о чём вам никогда не говорят?
О том, что самое уродливое в доме — это не облупленные стены или сломанный холодильник. Это тишина между людьми… как она меняется в зависимости от того, кто рядом.
В нашем доме эта тишина шла рука об руку с натянутыми улыбками и едва уловимым напряжением. Марина, моя мачеха, была мастером вежливой жестокости. Её колкости особенно больно задевали, когда были замаскированы под комплименты.
— Мне так нравится, как ты практично одеваешься, Талия, — говорила она, скользя взглядом по моим джинсам и толстовке.
Когда мне было 12, мой папа, Марк, женился на ней. Я потеряла маму, Алёну, двумя годами раньше и всё ещё хранила одежду с её запахом — не могла заставить себя надеть её вещи, потому что так могла её потерять окончательно.
Марина ворвалась в нашу жизнь с парными уроками пилатеса и органическими диетами. Она привела с собой свою дочь Алину, словно последнюю недостающую деталь идеальной картины. Только вот картина была не та.
Когда мы впервые встретились, Алина посмотрела на меня, как на комара, случайно залетевшего в дом. Она была светловолосой, изящной, с идеальной осанкой и аурой недосягаемости. Та, что никогда не спотыкается и не хохочет неловко.
Я не была ни одной из этих вещей.
Марина никогда прямо не говорила, но я знала: я — просто напоминание о прошлом Марка. Что-то, что она терпела, как подписку, которую никак не получается отменить.
Но я держалась.
Я была вежливой, старалась не привлекать внимания. Училась сливаться с обоями. Приняла её травяную еду. Училась… существовать в собственном доме.
Пока не пришло время выпускного.
Алина выбрала платье за три месяца до бала, как будто собиралась на свадьбу мечты. С Мариной они устроили целый ритуал: примерки, обед в отеле с бокалами сидра.
Я лежала в кровати и смотрела, как Алина выкладывает всё в соцсети. С каждым новым постом я будто проваливалась глубже в землю.
Я не чувствовала такой тяжести с тех пор, как умерла мама.
Я помню, как сидела наверху на лестнице, обняв колени, пока Алина кружилась в гостиной в розовом, полупрозрачном платье.
— Кажется, это оно! — сказала она, а Марина всплеснула руками, как будто присутствовала на коронации.
— Я знала, что это оно, мам, — сказала Алина. — Но хотела убедиться дома.
— Божественно, милая! Настоящая звезда! — ахнула Марина.
— Выглядит как невеста, — засмеялся папа. — Но главное, что ты нашла своё платье, Алиночка. Красота.
На платье потратили больше трёх тысяч долларов: ручная вышивка, импортный шёлк, разрез «для изящества».
Они принесли его домой с гордостью и шелестом папиросной бумаги.
Позже, убирая со стола после ужина, я собрала всю свою храбрость.
— Марина, — начала я. — Я подумала… может, я тоже могла бы пойти на выпускной?
Марина даже не повернулась от кухонной стойки, где перекладывала киноа с курицей в контейнеры.
— Выпускной? — переспросила она, будто я предложила преступление.
— Ну… он же в ту же ночь. Та же школа. Я просто подумала…
— Для тебя? — она усмехнулась. — Одной звезды на вечер вполне достаточно. Да и с кем ты пойдёшь?
Я застыла. Папа возился с мороженым в морозилке. Молчал.
— С подругами, может… Я просто… хочу пойти.
— Выпускной — пустая трата денег, Талия, — бросила она, проходя мимо. — Потом спасибо скажешь.
Она не увидела, как мои кулаки сжались. А я ей так и не сказала спасибо.
В ту же ночь я позвонила бабушке Сильвии.
Мы не виделись почти год. Марина говорила, что у неё «плохой характер» — то есть не играла по её правилам.
Бабушка сняла с первого гудка.
— Приезжай, — сказала она. — Завтра с утра. У меня будет чай и торт. Настоящий. Со всем сахаром, глютеном и шоколадом.
Я улыбнулась, укладываясь спать. Бабушка всё уладит. Я знала.
Когда я приехала на следующее утро, её глаза стали мягкими, как растопленное масло.
— Моя девочка, — прошептала она. — Как же я по тебе скучала.
— Я тоже скучала, бабушка, — сказала я. — Даже не понимала, насколько сильно.
— Пойдём, покажу тебе кое-что, — она махнула рукой и повела в комнату.
Она открыла шкаф и достала чехол.
— Твоя мама оставила его для тебя, — сказала она. — Сказала, оно вневременное. Как и ты.
Это было мамино выпускное платье. Мягкий атлас цвета шампанского, жемчужные пуговицы на спине. Элегантное, простое и прекрасное.
— Я же пришла за тортом, бабушка, — всхлипнула я.
Мы сели на кухне, пили чай и ели толстые куски торта, пока подшивали платье.
Бабушка достала коробку с швейными принадлежностями и напёрсток в виде кота. Её соседка Франсин, бывший визажист, предложила сделать мне макияж и причёску.
Она вынесла винтажную косметику и щипцы для ресниц 70-х годов, как волшебница.
В день выпускного я не носила брендов. Я носила наследие.
Без лимузина. Без фотографов. Только седан Франсин и шлейф её духов.
— Разбей парочку сердец, милая, — сказала она. — А может, и своё залечишь.
Зал был украшен, как будто проглотил магазин люстр: гирлянды, драпировки, серебристые шары под потолком. Воздух пропитан духами, лаком и волнением.
Я вошла без плана. Просто хотела быть.
Головы оборачивались. Медленно. Одна за другой.
Не было ахов. Только сдвиг в воздухе. Как смена мелодии, которую все почувствовали, но не признались.
Я не блестела. Я сияла. В мамином платье, подогнанном с любовью, с историей.
И тогда я увидела её.
Марину. У стола с угощениями, в разговоре, с бокалом. Смеётся наигранно. Жестикулирует.
Она заметила меня.
Моргнула. Замерла. Лёд в стакане звякнул. Её улыбка дрогнула.
Рядом была Алина. Подтягивала край своего дорогого платья. Заметив меня, она опустила руку и съёжилась.
Она смотрела на меня как на зеркало, к которому не готова.
Потому что дело было не в платье. А в достоинстве.
Как говорила бабушка Сильвия: «Изящество не купишь. Его можно только нести».
Музыка поднялась. Толпа сгущалась. И вдруг объявили:
Королева выпускного — Талия.
Я подумала, что это ошибка. Я не была в «популярной» группе. Ни с кем не встречалась. Но кто-то из толпы сказал:
— Она заслужила. Слышали, её рисунок продали в музее за тысячи? Бассейн на деньги отреставрируют!
Это было правдой. Вот она — настоящая корона.
Когда я вернулась домой, бабушка Сильвия шла рядом.
Марина не подвела.
— Талия! Это смешно?! Ты испортила Алине вечер! Унизила меня!
Папа стоял у лестницы.
— Что происходит? — спросил он. — Ты в мамином платье…
— Она сказала, что я не могу идти, — сказала я. — Сказала, что это пустая трата денег. А бабушка хранила платье мамы…
Он нахмурился.
— Я дал ей $3,000. Это было для вас обеих… Марино?
Она моргнула.
— Всё так быстро ушло… Платье Алины стоило много, плюс подгонка…
— Ты сказала, что потратила половину и что Талия передумала! — перебил он. — Ты солгала?
Марина раскрыла рот… но слов не нашла.
— Марк, это всего лишь платье…
Но мы знали — не «всего лишь».
Папа посмотрел на меня.
— Надень пальто, — сказал он. — Поехали.
Мы оказались в круглосуточной закусочной. Я в выпускном платье. Бабушка — с улыбкой, как будто знала, что всё будет так.
Корона лежала рядом с бутылкой кетчупа. Папа заказал нам мороженое с клубникой.
— Я подвёл тебя, — сказал он. — Я думал, что Марина заботится о тебе. Был слеп.
— Ты просто старался сохранить семью, — ответила я. — Я это понимаю.
— И в этом потерял самое важное, — покачал он головой.
Через неделю он подал на развод.
Без криков. Без хлопанья дверей. Он снял квартиру и предложил мне поехать с ним.
Я согласилась.
Алина перестала со мной разговаривать. Я не винила её.
Но однажды, через несколько месяцев, мы пересеклись в книжном.
— Я не знала, Талия, — сказала она тихо. — Про деньги. Про платье. Про всё.
Я не сказала «всё в порядке». Я просто кивнула. Этого было достаточно.
Когда я поступила в университет на полную стипендию, папа расплакался.
Бабушка пришла с лимонным пирогом и сидром.
— Я не удивлена, — сказала она, целуя меня в лоб.
А когда я переехала в общежитие, первым на столе оказалась фотография мамы: волосы локонами, идеальная помада, то самое платье, полурубкая улыбка.
Этого было достаточно.
Без Марины. Без Алины. Только мама. И любовь отца. И пироги бабушки Сильвии.